чем зрелого мужчину, хотя все эти черты лишь смутно угадывались под длинным плащом, скрывавшим всю фигуру. Одной рукой он опирался на слугу, другой сжимал эфес небольшого клинка, что выглядывал из под плаща.
И Руперт, и Строфокамилла не удержались от того, чтобы бросить внимательный взгляд на руки вошедшего рыцаря. Но оба были крайне удивлены, не обнаружив и следов перстня. Рыцарь часто и порывисто дышал. Строфокамилла приняла позу, приличествующую хозяйке дома, закрыла распахнутый любопытством рот, выпрямилась в кресле и сквозь полуопущенные ресницы выжидающе посмотрела на незваного гостя. «Совсем мальчик. Просто ангелочек. Глазки грустные. Румянец во всю щеку. Лапочка. Если б не Руперт…»
Барон же не мог отделаться от ощущения, что где то встречал этого молокососа. Что-то… Где-то… Но память, ослабленная ранением, отказывалась помочь. В досаде Руперт хлопнул себя по колену и в упор, вызывающе, уставился на гостя.
— Позвольте представиться, дворянин Эдольфус фон Шрайбер, странствующий рыцарь. Путешествуя по зову сердца, в поисках подвига, который мог бы прославить мой, увы забытый при дворе, герб, я подвергся нападению разбойников. Здесь, недалеко от вашего дома. Их было так много, что я едва сумел избежать смерти, потеряв всё имущество и оруженосца. Припадаю к вашим ногам и прошу вашей милости и краткого пристанища в вашем доме, дабы привести себя в порядок и собраться с силами.
Эдольфус фон Шрайбер упал на колено. Строфокамилла милостиво протянула юноше правую руку для поцелуя, второй смахнув сентиментальную слёзку, набежавшую дабы указать на пылкость сердца и сострадание к пострадавшему. Барон же издевательски осклабился и громогласно гоготнув сказал:
— Ха! Неплохое начало для странствующего рыцаря. Пара таких подвигов, и ты, дружок, сможешь смело претендовать на место среди императорских скороходов. Там требуются быстрые ноги.
— Барон! Как вы можете! Вы жестоки. Мальчик только что избежал смертельной опасности. Строфокамилла фон Линц, хозяйка этого дома, к вашим услугам. Вы можете расчитывать на мое гостеприимство и быть моим гостем, пока вам это не наскучит. А этот грубиян — барон Руперт фон Мюнстер, не обижайтесь на его слова, он очень милый, но огрубел проведя много времени в сражениях и походах. Я сейчас же отдам распоряжение приготовить вам комнату и подать все необходимое. А потом вы мне все расскажете. Я так люблю эти страшные мужские приключения.
19
12 июня, 11 часов вечера
Жирную баранью ногу ухватить гораздо трудней, чем кухарку Марту прижать в углу. Марта, шалава, задом крутить и подолом махать очень горазда. А попробуй, где нибудь в кладовке её… и глазом не моргнешь, как останешься обниматься со своим животом.
Пальцы оскальзывались и нога норовила ускользнуть под стол. Можно б, конечно, баранину, как господа, ножом порубить. Да уж кусками в рот. Госпожа Строфокамилла с другой ногой так и сделала, а эту вот не осилила, с бароном уединиться торопилась. Но Вербициус не был господином и знал, как вкуснее всего есть баранью ногу, не портя удовольствие барскими выкрутасами.
Жареную баранью ногу следует положить целиком на подогретое блюдо, посыпав молотыми сухарями и зеленью, сдобрив невыносимо острым чесночным соусом и мелко порезанным луком, сбрызнуть вишневым уксусом, ухватить с двух концов покрепче, зажмурить глаза, глубоко выдохнуть и впиться со всего маху зубами в сочную мякоть, так чтоб жирный сок брызнул во все стороны. Делая короткие передышки, для освежения раскаленного неба, нужно постепенно поворачивать баранью ногу и вгрызаться, вгрызаться, вгрызаться! Пока не появятся первые проблески белоснежной кости. Тогда уж можно откинуться, утереть набежавшую слезу, глотнуть господского вина из утащенной загодя бутылки и смачно, вкладывая всю страсть, рыкоподобно рыгнуть. У-уф! И опять зубы в ход. И снова. До последнего лоскутка мяса на блестящей салом кости.
Вербициус произвел двенадцать атак и утомленным победителем, с легким сожалением о краткости счастья, обозревал результаты своей воинственности. — «И-ик! Барашек был… и-ик… и-ик… хорош, подлец. Порадовал». Осоловевшими глазами мажордом повел по кухне, приглашая в свидетели сковородки, кастрюли, чаны, акацию, лезшую ветвями в окно, кухаркину кошку. Взгляд уперся в сдобный зад Марты, туго обтянутый цветастой юбкой. Она наклонилась налить кошке молока в глиняный черепок. — «А не попробовать ли сейчас?.. И-и-ик! А? Пожалуй, нет. Сейчас — это вряд ли… — Вербициус дружески посмотрел на свое героическое пузо. — И-ик! Ить сейчас оно, подлое, пуговку оторвет на камзоле. Надо расстегнуться. И пояс распустить. Да и из кости мозг повыбить надо. Не собакам же оставлять! Говорят, от этого костного мозга у человека и свой крепче становится. Нам, конечно, по службе свой-то не особо как нужен. На то и господа, чтоб думать. Но в хозяйстве чего только не сгодится. Всякая дрянь бывает в дело идет. Вон, молодой господин прискакал как босяк, пары белья на смену нет, а не то, что там чего. А мы люди степенные, с местом, нам это не годится — мозги в ноге оставлять». И мажордом принялся колотить костью о блюдо.
— Эй Марта, плутовка, ты вина и фруктов молодому господину отправила? Иль забыла, со своими глупостями?
— Ой! Что вы такое говорите, господин мажордом. Даже обидно мне это слушать. Как я могла забыть? Я вон лучше повара нашего помню, какое блюдо он посолил, а какое еще нет. Как приказано было, в тот же час, с лакеем все отправила.
— Ну смотри у меня. Знаешь, если что…
— Да чтой-то вы меня пугаете? Я свою службу знаю. Еще никто не жаловался. Только вот скажу я вам, странный какой-то этот молодой рыцарь. Я давеча в окошко за ним смотрела. Он по саду гулял и все цветочки нюхал, и на птичек засматривался. Ровно девушка какая.
— Ну ты порассуждай у меня! И-ик! Тебе бы лишь, охальнице, на мужчин пялиться, да глазки строить.
Вербициус хлебнул вина, вытер с лица и рук подстывший бараний жир. С кряхтеньем поднялся. Покачиваясь, он минуту-другую раздумывал, а не вздремнуть ли в лакейской на лавке. Но побоялся, что слуги-бездельники донесут госпоже. Пора было делать вечерний обход. Все ли заперто, убрано ли в комнатах, на месте ли сторожа. У-уф!
Поднимаясь по задней, людской лестнице, Вербициус не мог выкинуть из головы слова Марты. — «И что ей взбрело в голову? Дура, она и есть дура. Хотя, кто его знает. Такой тихий раньше дом, ни гонцов, ни гостей, ни спешки, превратился в дорожный трактир. Поручения странные каждый день, туда пойди, этого не говори, один господин Фихтенгольц с его заговорщицким лицом такого страху нагонит, что прям хоть беги вон. Только успевай поворачиваться, да
